Записки старушки Мадикен

12 декабря, 2013

Площади будущих пирамид. Н. Марков

Filed under: Uncategorized — Метки: , — Записки старушки Мадикен @ 09:35

Вы, конечно, знаете о грандиозных пирамидах Египта, которые строили фараоны для прославления себя и сохранения своих трупов, заставляя над их постройкой трудиться десятками тысяч покоренных народов?
Вы знаете, также, что какудинн, заполняли в Риме целые комнаты че­ловеческими кошта я и разлагающимися трупами своих мертвецов, разносивших зло­вонна и заразу по всему городу, ножа, на­конец, новое гражданское правительство Ри­ма не запретило им продолжать эти вредные приемы внушения на сердца ■ богомольных посетителей.

Вы знаете и то, что мусульманские мечети так же, как и русские православные церкви, очень любят сохранять останки своих основателей (священников и церковных старост) около церковной ограды ради возбуждения религиозных чувств.
Не то же ли подражание другим фараонам, капуцинам или религиозным обществам мы наблюдаем теперь, когда желают увековечить имя Свердлова? Правда, несколько иное, более «дешевое» подражание, но по существу носящее один и тот же характер.

Красная площадь, центр Москвы, стала у нас, людей более культурных, чем древние площадью трупопоклонства, заразы и нового гражданского молитвенного двора, кремлевская же стена — священной оградой.

Что, в сущности говоря, преследует Со­ветское правительство, устраивай торжест­венные похороны, дорогие памятники и т.д. расходуя на это десятки тысяч народны.? денег.

Говорят, что это — отдача последнего долга умершему. Полно вам заблуждаться! Так ли все это в самом деле, да и требовали ли от вас все погребенные у Кремлевской стены исполнения этого долга? Да и последний ли это долг, отдавши который, вы больше не бу­дете помнить о „заимодавце».

Как видно мы здесь дело змеем не е дол­гом и не с последним.

Ведь торжественными похоронами не исчерпывается отдача долга, — газеты сообщают, что постановлено соорудить памятник, переименовать Театральную площадь, построить Пролетарский университет его же имени и т.д.
Здесь и конца не видно этому «последнему долгу» по отношению к гниющему, никому не нужному трупу.

Посмотрим, что же скрывается за этим пресловутым долгом. Быть может это случай для украшения столицы лишним художествен­ным памятником? О, нет! Царские памят­ники далеко не удовлетворяли художествен­ным требованиям, а о них писалось, что они поставлены «любовию народа». Тогда была одна цель—внушить народу ува­жение и почитание к царской власти. То же самое преследовалось, преследуется и будет преследоваться всякой властью при ее стремленни сооружать памятники своим предста­вителям. Народу внушается, что власть есть все, что без нее не может обойтись ни один человек и что носителя власти есть великие люди перед которыми необходимо преклоняться и чтить их как при их жизни, так и после смерти, — ибо это внушение помогает внушителям продержаться еще некоторое время, пока народ окончательно не поймет, что можно обойтись без этих внушителей, без власти.

 

 

И кто только не старается внушить на­роду о своей святости, о своем величин: то представителя церкви, открывающие свои мощи, то представители власти, строющие „пирамиды»!

Если ли смысл в этом обожании трупа и места, где он лежит, нужно ли все это?
Предо мною первые дни октябрьской революции, когда казалось бы все должно было переродиться, когда всему старому был нанесен смертельный удар… и что же? То там, то здесь стало слышно, что такая то улица названа Ленинской, такое то учреждение имени Маркса и т.д. Как то не верилось… Хотелось думать, что если не в низах, то вверху, сам Ленин откажется от этих «почестей», пережитков худших времен. Чаяния, однако, не оправдались и скоро мы стали свидетелями повсеместного переименования улиц, площадей, домов, волостей, литературных поездов, красноармейских частей, бронепоездов, и т.д. имени Маркса, Ленина, Троцкого, Володарского, Урицкого и т.д.

Таковы были первые признаки духовного убожества при установлении новой власти.

Я не ставлю себе задачей говорить здесь подробно о том, что каждая власть создает своих божков и что, следовательно, всесто­ронний расцвет личности не может быть мыслям при существовании государства,— я хочу лишь остановиться на вопросе о гражданских похоронах.

18-го марта с. г. состоялись похороны первого председателя В. Ц. И. Е. Я. М. Сверд­лова,—эти похороны наиболее характерны для затронутаго нами вопроса.

Казалось-бы, что порвавши с церковью и ее обрядами, большевики должны были со­вершенно исключить похороны из своего обихода, но напротив, мы наблюдаем полную аналогию похорон гражданских с церков­ными.

Для трупа вождя отвези колонный зал одного из лучших домов — дома Союзов, по­ставили почетный караул из членов В. Ц. И. К. е дежурством каждого по часу, труп набаль­замировали и устроили торжественные похо­роны.

Нескончаемой цепью тянутся ряды войск, народа, делегаций, знамен, оркестров, вен­ков „под тихий звон металлических лавро­вых листьев» (так и хочется сказать: „под тихий звон церковной колокольни» см. „Из­вестия» № 60).

Похоронили… Решено соорудить на месте могилы дорогой памятник во главе покоя­щихся рабочих и солдат… Выть может хоть здесь проглянет равенство? Но нет! И здесь бывший носитель власти станется выше пав­ших рабочих, тех рабочих, которые прокла­дывали путь новой власти, путь Свердлову. Как будто они меньше любили революцию и меньше сделали для народа, первые подняв знамя восстания?!!

Пройдут года… Умрет еще не один президент и не один председатель, быть может, их еще более прославит «придворная клика» и создаст им на той же «Красной» новые, более величественные памятники, и так вся Красная площадь будет площадью мертвецов — президентских и председательских гробниц, площадью будущих пирамид».

Провинция, чутко прислушивающаяся к  „культурному» центру, не замедлит пойти по тем же стонам; там и теперь, в центре го­рода, вы встретите братские могилы; умрет председатель Совета в N-ом местечке и ему также поставят видающийся памятник, а в итоге – через несколько лет, все централь­ные площади городов Республики превратят­ся в площади маленьких ж больших пирамид. При в’езде в город вас будет обдавать трупный запах, преследовать вечный призрак власти и рисоваться картина, вечно связы­вающая с минувшим, тек минувший, кото­рое, останавливая человека у заброшенной дороги прошлого, удерживает его от порывов вперед-—к новым невидимым далям…

А в дни годовщин вы услышите похорон­ный марш, увидите людей с траурными по­вязками, с опущенными знаменами и печаль­ными лицами…

Так человек создаст себе нового кумира, который властвуя при жизни и после смерти, еще долго будет требовать оплаты „последнего долга».

Забыт старый мир гнета, мрака и невежества. Сброшены старые призраки — царские памятники, их место занимают под новые, президентские, которые в свою очередь потом будут снова сбрасывать и, быть может, снова ставить, пока, наконец, народ не осознает, что этим он создает себе все те же узы рабства, перекрашивающиеся, в зависимости от условий момента, то в красный, то в белый или желтый цвет.

Долг отдают лишь живым людям, лишь при жизни необходимо заботиться об усло­виях, благоприятствующих существованию каждого и нужно было при жизни притти на помощь больному со всеми, имеющимися в нашем распоряжении средствами, а если умер и стал трупом, скорее сожгите его или заройте поглубже. Не все ли равно чей это труп — председателя или рядового работника, зачем же труд первого бальзамировать, одевать в лучшие одежды, класть в богатый гроб, ставить памятник и т.д.?

И вот, в то время, когда из нашей груди вырываются крики негодования против всего перечисленного—в этот момент вы видите в стене Малого театра и Москве уродливое изображение П.Кропоткина и слышите о предполагающейся постройке памятника тому, кто всегда был противником этих почестей и славы.

О! Если-б знал он, что ему, Бакунину, люди власти думают соорудить памятник,— каким громким смехом ответил бы он на их почесть!!.

Как они грязнят его, создавая ему то, против чего он всю жизнь восставал, клеймя

неправдой все эти преимущества — славу, чины, властолюбие—все эти традиции и предрассудки старого, извращенного мира! Памятник… поставить памятник тому, кто всю жизнь вел, как подвижник революции— среди миллиона опасностей и лишений, тю­рем к ссылок, кто всю жизнь пренебрегал все» тем, что бы .могло отделить его от ря­дового работника…

И его последователи отлично поняли его.,. Они поняли, что- достойный способ чтить его намять—продолжать начатую им борьбу против власти, за идеалы Анархии, е тем упорством н энергией, которые вдохновляли Михаила Александровича…

На Бернском .кладбище, где лежит его прах—лить простои камень с именем отли­чает место его погребения. И друзья и по­следователи никогда не дерзнут воздвигнуть ему тщеславного памятника, который бы мог нанести великое оскорбление Могучему Бун­тарю.

„Им памятник построен их руками,

Он—баррикада». (А. Уранский).

И все те, жому мерзки эти новые кумиры, новые божки, затемняющие рассудок народа, заставляющие раболепствовать перед этими статуями все они—должны будить созна­ние народное и восставать не только про­тив церковных памятников и: мощей, но и против гражданских мощей и пирамид.

Создайте Революцию Духа!

Ничто не должно сковывать народной свободы, никаких божков, никаких условно­стей! В будущую, жизнь, жизнь в Анархии, народ должен притчи, минуя пирамиды!

Ничего  прошлому!

Все  будущему!!!

Близок час народного гнева и в этот час он порвет все условности, все гнетущее, вез властнее и те памятники, которые воздви­гаются теперь. Народ Бунтарь также сотрет с лица земли, как некогда памятники царей и генералов.

«Жизнь и творчество русской молодежи» № 26-27 1919 год

 

11 декабря, 2013

Государство и Искусство Вадима Шершеневича

Filed under: Uncategorized — Метки: , , — Записки старушки Мадикен @ 21:32

  В анархистской газете «Жизнь и творчество русской молодежи». 1919. No 28-29. С. 5. Есть интересная статья Вадима Шершеневича. Когда издавали Шершеневича в 90-х или 2000-х статью упомянули, даже напечатали, скорее процитировали, но убрали самую умную часть, а оставили только агитационно-прокламационную. Я хочу, чтобы сейчас она находилась в интернете целиком. Итак, Вадим Шершеневич «Искусство и Государство».

 

Мы переживаем тяжелую эпоху искусства. Искусство сковано и убито слишком большим вниманием к нему государства.

В то время, как государство добилось отделения церкви от государства, отделение от государства искусства – еще вопрос будущего.

Искусство не может свободно развиваться в рамках государства. Государство вообще есть тот шаблон земного шара, от которого не хватает смелости избавиться.

Если уже даже люди наиболее несвободные существа – поняли, что государство пережиток, слепая кишка современности, то как было не почувствовать этого искусству, самому свободному проявлению души и мозга?!

В чем же выражается дурное влияние государства на искусство?

Прежде всего в том, что государству нужно для свих целей искусство совершенно определенного порядка, и оно поддерживает только то искусство, которое служит ему хорошей ширмой. Все остальные течения искусства запираются.

Государству нужно не искусство исканий, а искусство пропаганды. И вот мы видим, что государство поддерживает всяких демьянов бедных и так называемых «пролетарских поэтов», которые не несут никаких новых завоеваний ни в области формы, ни в области идеологии. Они просто не умеют писать и переповторяют старенькими виршами азбуку социализма. Но разве это дело искусства? В чем же тогда разница между стихами и фельетоном газеты?!

Однако, государство и не может не поддерживать именно это тенденциозное искусство, так как для целей государства только оно и нужно.

Я далек от мысли предполагать, что только борьбой различных поэтических течений создается искусство исканий. Нет! Это борьба, это Учредительное Собрание всех школ только парализует искусство.

Но как только искусство будет отделено от государства, одно из течений возьмет в свои руки власть и будет диктатором пока его не свергнут. И в этот период диктатуры, пока остальные школы будут напрягать свои силы для свержения диктатуры, это диктаторское течение будет свободно творить.

— Вот этой опасности государства для искусства и не учел ныне благополучно гибнущий футуризм, оплеванный государством. Он напрягает последние силу для того, чтобы получить признание от государства.

А сейчас начинается так часть, которую уже давно можно найти в книгах и интернете.  

Мы, имажинисты, — группа анархического искусства — с самого начала не заигрывали со слоновой нежностью … с термином, что мы пролетарское творчество, не становились на задние лапки перед государством.

   Государство нас не признает — и слава Богу!

   Мы открыто кидаем свой лозунг: Долой государство! Да здравствует отделение государства от искусства.

   Наши следующие лозунги:

   Да здравствует диктатура имажинизма!

   Долой критику, эту гадалку-спекулянтку от искусства. Она не нужна ни творцам, ни читателям.

   Поэзия — не вдохновение, а ремесло и почетна именно как трудное мастерство ремесла. Мы отрицаем вдохновение и интуицию. Мы признаем ремесло и знание.

   Мы считаем, что поэзия должна быть урбанистической, т.е. городской, но наш урбанизм — это не писание о городе, а писание по-городскому.

   Высший динамизм — в уничтожении глагола, который приковывает все к определенному времени. И если мы еще допускаем глаголы, то в наиболее нейтральном виде: в неопределенном наклонении. Вообще грамматику следует или забыть, или реформировать. Мы изобрели, напр., причастия будущего времени («придущий», т.е. тот, который придет). Мы уничтожаем постепенно существительные типа прилагательных, как «голубизна», «коричневость», заменяя их существительными чистого вида: «голубь», «коричь» (или «коричнь»).

   Мы не боремся с прошлым искусством не потому, что считаем его нужным, а просто потому, что у нас нет времени сражаться с ветряными мельницами.

   Нашей главной базой является утверждение, что единственным материалом поэзии является образ, причем образ вовсе не должен быть похож. Образ «звёзды — крупа» гораздо хуже образа «гонококки звезд», потому что похожесть в образе, как и в портрете, это недостаток.

   Мы реалисты и забываем благородно о романтике, мистике, духовности.

   До нас образов в стихе бывал 4, 5, редко 10. Мы требуем, чтоб образов было столько, сколько строк, т.е. 100% образов.

   Мы требуем полного разделения искусства (дифференциации). Поэтому мы выкидываем из поэзии звучность (музыка), описание (живопись), прекрасные и точные мысли (логика), душевные переживания (психология) и т.д.

   Нас еще немного.

Нас, поэтов-имажинистов, подписавших первую декларацию имажинизма, было четверо: я — Вадим Шершеневич, Сергей Есенин, Анатолий Мариенгоф, Рюрик Ивнев. Ивнев уже погиб (жертва государственного приличия). Его место с лихвою занято: Александром Кусиковым, Николаем Эрдманом, Иваном Старцевым, Сергеем Спасским. Около нас Лев Моносзон и Сергей Третьяков.

Под наши знамена — анархического имажинизма — мы зовем всю молодежь, сильную и бодрую. К нам, к нам, к нам.

  

 

 

Накаркали

Filed under: Uncategorized — Метки: , — Записки старушки Мадикен @ 20:18
  • 11 дек, 2013 в 16:14
двадцатые

В № 26-27 анархистской газеты «Жизнь и творчество русской молодежи» за 1919 год появилась статья главного редактора Н.Маркова «Площади будущих пирамид». Так как я ее умудрилась сосканировать в pdf и теперь не знаю, как целиком ее грузануть сюда, то приведу несколько цитат.

«Вы, конечно, знаете о грандиозных пирамидах Египта, которые строили фараоны для прославления себя и сохранения своих трупов, заставляя над их постройкой трудиться десятками тысяч покоренных народов?
Вы знаете, также, что капуцины, заполняли в Риме целые комнаты человеческими костями и разлагающимися трупами своих мертвецов…
Вы знаете и то, что мусульманские мечети так же, как и русские православные церкви, очень любят сохранять останки своих основателей (священников и церковных старост) около церковной ограды ради возбуждения религиозных чувств.
Не то же ли подражание другим фараонам, капуцинам или религиозным обществам мы наблюдаем теперь, когда желают увековечить имя Свердлова?

Красная площадь, центр Москвы, стала у нас, людей более культурных, чем древние площадью трупопоклонства, заразы и нового гражданского молитвенного двора, кремлевская же стена — священной оградой.

Свернуть )

…торжественными похоронами не исчерпывается отдача долга, — газеты сообщают, что постановлено соорудить памятник, переименовать Театральную площадь, построить Пролетарский университет его же имени и т.д.
Здесь и конца не видно этому «последнему долгу» по отношению к гниющему, никому не нужному трупу.
Народу внушается, что власть есть все, что без нее не может обойтись ни один человек и что носителя власти есть великие люди перед которыми необходимо преклоняться и чтить их как при их жизни, так и после смерти, — ибо это внушение помогает внушителям продержаться еще некоторое время, пока народ окончательно не поймет, что можно обойтись без этих внушителей, без власти.
Если ли смысл в этом обожании трупа и места, где он лижет, нужно ли все это?
Предо мною первые дни октябрьской революции, когда казалось бы все должно было переродиться, когда всему старому был нанесен смертельный удар… и что же? То там, то здесь стало слышно, что такая то улица названа Ленинской, такое то учреждение имени Маркса и т.д. Как то не верилось… Хотелось думать, что если не в низах, то вверху, сам Ленин откажется от этих «почестей», пережитков худших времен. Чаяния, однако, не оправдались и скоро мы стали свидетелями повсеместного переименования улиц, площадей, домов, волостей, литературных поездов, красноармейских частей, бронепоездов, и т.д. имени Маркса, Ленина, Троцкого, Володарского, Урицкого и т.д.
(…)
Пройдут года… Умрет еще не один президент и не один председатель, быть может, их еще более прославит «придворная клика» и создаст им на той же «Красной» новые, более величественные памятники, и так вся Красная площадь будет площадью мертвецов — президентских и председательских гробниц, площадью будущих пирамид».

Повторяю, это 1919 год, и это только малая часть статьи. 

 
И еще: «Долг отдают лишь живым людям, лишь при жизни… а если умер и стал трупом, скорее сожгите его или заройте поглубже. Не все ли равно чей это труп — председателя или рядового работника, зачем же труд первого бальзамировать, одевать в лучшие одежды, класть в богатый гроб, ставить памятник и т.д.?»

17 июля, 2013

Памятник Ивану Федорову. Начало

Filed under: Uncategorized — Метки: , , , — Записки старушки Мадикен @ 15:36

Меня ужасно расстраивает жж. Он плохо работает, и частенько, когда я пытаюсь его загрузить у меня обрушивается гугл. Это раздражает. Но жж — это то, где мне нравится писать и поэтому я буду писать здесь, а тексты можно хранить где угодно, и на вордпрессе, и в блогах гугла.
Так вот.
Я хочу поговорить о памятнике. Это, на мой взгляд, самый московский, самый камерный и домашний памятник, который есть в столице. И еще — это прекрасный памятник, который можно узнать по силуэту. Его можно использовать, как логотип, экслибрис, сделать его печатью. Причем почти с любого ракурса. Может быть, это только мое мнение, но я так думаю.
Это памятник Ивану Федорову, первому московскому печатнику.

памятник Ивану Федорову

На самом деле споры идут до сих пор, и о том, были ли Иван Федоров первым, был ли он московским, была ли его книга «Апостол» — первым печатным изданием в Москве, да и в России. На все эти вопросы мы с уверенностью можем сказать «нет». И книги были, и люди были, и печатные книги по Москве ходили. Но дело было в том, что имя Ивана Федорова — первое уверенно дошедшее до нас имя человека, занятого печатанием книг. Имя, связанное с историей московского книгопечатания, с московской типографией, имя человека, имеющего биографию, и биография эта говорит о том, что книгопечатание было для Ивана Федорова самой жизнью. А «Апостол» — это первая книга со временем и пространством. Это книга, в которой указано место печати и год издания. Тогда это называлось «выход». Первая книга «с выходом» — «Апостол». Книга, которая была не просто первой, а была эталоном печатной книги. Последующие книги брали ее за образец. Это была книга-модель, первоисточник для книг. Поэтому и Иван Федоров, поэтому и «Апостол». Поэтому и пришли в 1869 году представители синодальной типографии в Московское Археологическое общество с ходатайством об увековечивании памяти первого книгоиздателя в Москве. И завертелась история. До появления памятника оставалось 40 лет, но отсчет пошел.

Итак, Московское Археологическое Общество. Оно появилось в Москве и было занято сохранением московских древностей и привлечением внимания к московской старине. Председателем общества был историк, археолог и большая умница граф А.С.Уваров.

Граф А.С.Уваров

Вокруг себя он объединил историков, архитекторов, художников, скульпторов, археологов и всех неравнодушных к Москве. Работа выражалась в том, что представители общества пытались сохранять, а так же ремонтировать памятники старины. То, что мы сейчас можем любоваться палатами Аверкия Кириллова, церковью Рождества Богородицы в Путинках, Крутицким подворьем, это и их заслуга. На самом деле до революции к Москве относились отнюдь не с большим почтением, чем сейчас. Тогда даже законодательства никакого на этот счет не существовало, и разговоров на тему «безжалостного разрушения», «неумелого использования» и так далее тогда велось не меньше. Доходные дома загораживали виды, вывески портили стены, неудачные ремонты разрушали. Ничего не изменилось. Комиссия, созданная при Археологическом Обществе, металась от памятника к памятнику, ругалась, пыталась реставрировать, фотографировать, обмерять, чтоб хоть что-то сохранилось.

Но я отвлеклась.
4 января 1870 года на торжественном заседании Общества произносились речи об Иване Федорове, о книгопечатании, о Москве, о памяти. В конце концов решили собирать деньги по подписке и памятник ставить. Это как нельзя более подходило под деятельность Общества — «возбуждению сочувствия к остаткам старины русской, разработке разных вопросов, касающихся произведений русского духа, русского искусства и уничтожению среди общей массы народонаселения равнодушия к этим произведениям».
А в Журнале народного просвещения появилась статья М.П.Погодина об Иване Федорове…
Продолжение будет
</lj-cut>

16 июля, 2013

История одного диспута

Filed under: Uncategorized — Метки: , , — Записки старушки Мадикен @ 09:11

 

29 ноября 1924 г. газета  «Правда» поместила такое  объявление: «В Доме печати. Собеседование о героях „Конной армии» Бабеля, под председательством В.П.Полонского, При участии Буденного. Начало в 8 ½ часов вечера». Объявление повторила «Вечерняя Москва».

 

Вечеру в Доме печати предшествовала шумная полемика, развернувшаяся в журналах и газетах после публикации рассказов Исаака Бабеля о Первой конной армии Буденного в журнале А.Воронского «Красная новь». Рассказы вызвали настоящий переполох. Переполох среди литераторов был хороший, все хвалили автора, восхищались его необычным языком, яркими образами, сочными красками. Содержание, конечно, пугало, но для 20-х это было не столь шокирующе. В Москве освещение-то включили совсем недавно, а газеты были полны литературными попытками пережить военные ужасы. Рассказы Бабеля понравились.

Не понравились они только самому Семену Буденному, который на беду Бабеля тоже умел читать, и журнал «Красная новь» с попался ему под руку.

В «Конармии» Бабеля совсем не было боев, совсем не было политики. Выстрелы были случайны и никак не отражали политику партии, действия были хаотичны, геройство непоучительно, казаки были безбашенными вояками, которым сам черт не брат. Троцкого и Ленина вспоминали иногда, и были они далеки, как Николай Угодник, и властью обладали примерно такой же.

 Буденному больше нравилось, когда страна горланила «Веди ж, Буденный, нас смелее в бой!» и считала его армию – борцами за свободу народа и героями с чистыми руками, а не с ворованными подштанниками, стасканными с умирающих поляков. О еврейских погромах Семен Михайлович тоже вспоминать не любил, поэтому написала в журнал  «Октябрь» статью «Бабизм Бабеля из Красной нови».

 

Будучи от природы мелкотравчатым и идеологически чуждым нам, он не заметил ее гигантского размаха борьбы.

Гражданин Бабель рассказывает нам про Конную Армию бабьи сплетни, роется в бабьем барахле-белье, с ужасом по-бабьи рассказывает о том, что голодный красноармеец где-то взял буханку хлеба и курицу; выдумывает небылицы, обливает грязью лучших командиров-коммунистов, фантазирует и просто лжет.

 

Буденный был просто в ярости от того, что «Гр. Бабель не мог видеть величайших сотрясений классовой борьбы, она ему была чуждой, противной, но зато он видит со страстью больного садиста трясущиеся груди выдуманной им казачки, голые ляжки и т.д. Он смотрит на мир, «как на луг, по которому ходят голые бабы, жеребцы и кобылы«».

 

Эвона как его вштырило-то…

Надо сказать, что «размах» Бабель как раз заметил, только вот классовой борьбой оправдывать его не стал. И прав был Буденных, не был Бабель ни «диалектиком», ни «марскистом-художником», а был просто хорошим писателем.

 

 

 

К счастью Бабеля, это были 20-е, и «мелкотравчатый» и «идеологически чуждый» еще не были смертным приговором, а были предметом для споров. Спорить с Буденным взялся Горький. Он заявил, что «Буденный оценивает творчество Бабеля с высоты кавалерийского седла» и намекнул яростному командарму, что  «для правильной и полезной критики необходимо, чтобы критик был или культурно выше литератора, или, – по крайней мере, – стоял на одном уровне культуры с ним».

В отличии от Буденного, Горький помнил и еврейские погромы и грабеж. О них он писал на протяжении нескольких месяцев в «Вестнике Литературы» в самом начале 20-х, их пытался остановить, забросив писательство.

 

На этом пике и решено было провести вечер в Доме Печати.

 

Диспут поручили провести Дмитрию Фурманову, автору «Чапаева», который страстей не вызывал, а ведь тоже был про гражданскую войну. Значит, можно писать и по-другому…

Фурманов должен был сказать вступительное слово. Судя по записям в блокнотах, которые сохранились в архиве бывшего комиссара, он готовился по статье Воронского. Отмечал культурность автора, занимательность, лиричность, а дальше шла критика. То что оправдывал Воронский, подчеркнуто критиковал Фурманов: «нет боев, нет массы, нет подлинных коммунистов, побудительные стимулы мелки».

 

 

В статье Воронений писал, что «Бабель любит кровь, мясо, мускулы, румянец…», Фурманов в записях снижает сексуальный подтекст: «Любит здоровье, силу, кровь».

В статье Воронского есть замечательные слова, он пишет, что поскольку Бабель не ставил перед собой задачи давать Конармию в агитационном, «митинговом» духе, то для него вовсе не обязательно изображать ее участников в героическом виде.

Пройдет еще пять лет, и уже нельзя будет писать без агитационного «митингового» духа, вся литература подомнется под политику, станет ее рабой.

В 1924 году еще можно было дискутировать…

 

Во время диспута Фурманов делает пометки в блокноте. Из них становится ясным, что Буденный на диспут не пришел. Не было и Бабеля.

 

Конспект Фурманова представляет собой рукопись, состоящую из семи листков, вырванных из блокнота, с карандашными записями, помеченными римскими и арабскими цифрами. Свое выступление Фурманов планировал закончить идеей, что Бабеля «надо вести за собой», типа «большой мастер, но требует поддержки».

 

Дальше длинный список, выступали Воронский, Сейфулина, Шкловский, Лелевич. Фурманов записал за всеми (я не буду перепечатывать все 30 пунктов):

 «Собрание 29 ноября в Доме печати»:

 

Сначала спорили об оценке Бабеля

 

1. Помогает ли Бабель обществу?

2. Хорошего не надо говорить об Армии — это все знают. (А дурное разве не знают?).

5. Бабель, может быть, «пропустил» положительные стороны «Конармии».

Ему нечего сказать, потому и ругается.

 

Потом  досталось и Фурманову, он все записал:

 

9. Тощие -мыслишки тов. Фурманова не дают пищи спору. (Но у меня было введение, меня безответственно Воронский может назвать медным лбом, Буденного — нет.)

 

12. Шкловский: бывают писатели вредные, но хорошие.

 

Вот люблю я Шкловского, всегда точно скажет (потом, правда, передумает и возьмет слова обратно, но он-то знает, что написанное уже не забудется).

 

Дальше замечательные мысли о том, что не надо трогать Бабеля. Я согласна:

 

13. Вы пишете плохо (т. е. МАПП, потому что выпрямляете).

16. Лежнев: так «выпрямляя» линию Бабеля — можно его угробить.

29. Воронский: если Бабеля будут править напостовцы — его погубят вовсе.

 

(Напостовцы – это еще одно течение, они потом войдут в ассоциацию пролетарских писателей, а тогда это редакция газеты «На посту». Отсюда и название.)

 

Потом поговорили о читателях.

 

 

17. Бабель не учит — о Конармии.

18. Каждый читатель поймет Бабеля правильно.

20. «Конармию» рабочие и крестьяне не читают, он не настолько популярен

(а это — дефект).

24. Художественное произведение времени революции не может быть контрреволюционным.

 

Вот это тоже хорошая фраза. Потом уже будет не так.

 

25. Бабелю нет нужды комментировать себя.

26. Раскольников — против Сейфуллиной. Бабеля не будут читать рабочие и крестьяне.

27. Тарасов-Родионов: на Бабеля влиять можно, он может поддаться!

28. Полонский Вячеслав: против точки зрения Шкловского, будто литература не связана с классом.

— Воздействовать на писателя надо примером: пиши сам лучше.

— Не требуйте от Бабеля, чтобы он смотрел глазами пролетариата.

 

 

В общем, хорошо поговорили. Заключительное слово опять сказал Фурманов. Надо сказать, что Бабель и Фурманов потом очень подружились, переписывались, советовались. В 1926 году «Конармия» вышла отдельной книгой.  «Что я видел у Буденного, то и дал, — писал Бабель Фурманову. – Вижу, что не дал я там вовсе полит-работника, не дал вообще многого о Красной Армии, дам, если сумею, дальше».  Не сумел. Да и не надо было, только хуже бы сделал. Времена менялись.

Фурманов умер в 1926 году, он, как и его командир Чапаев, вовремя ушел.

 На первом съезде писателей Бабель пытается каяться и призывает писать «как Сталин». Буденный сидит в засаде, пока жив Горький, он выжидает.

Бабеля расстреляли в 1940 году. Уже не было Фурманова, не было Горького. Умерли или погибли участники диспута 1924 года. Расстрелян Раскольников, по льду Финского залива ушел Шкловский. Умер Полонский. «Конармию» запретили к печати. Только в 1955 году она вновь будет реабилитирована. И в книге В.Липатова «И это все о нем»,  мечтатель и правдолюб Женька Столетов  любил читать его «Конармию» и жизнь ему представлялась тем же лугом, на «котором пасутся женщины и кони». У Столетова они именно паслись, а не ходили, как у Бабеля.

26 октября, 2012

Маяковский Владимир Сергею Есенину

Filed under: Uncategorized — Метки: , , , , — Записки старушки Мадикен @ 13:44

Еще два современника, два полюса, два голоса. Они пробовали договориться и поработать вместе, но лучше у них получались диспуты в Политехническом. Вместе хорошо было спорить и соперничать, сотрудничать вместе не сложилось.
В декабре 1925 году Есенина не стало, а в 1926 в Тифлисе, в типографии » Заря Востока » вышла книжка Маяковского «Сергею Есенину», оформленная А.Родченко.

Вы ушли,
как говорится,
в мир иной.

(more…)

25 октября, 2012

история одного портрета

Filed under: Uncategorized — Метки: , , , — Записки старушки Мадикен @ 17:27

Два современника, жившие в Москве 20-х: Маяковский и Булгаков. Они все видели по-разному. Бродя по одним и тем же улицам, они смотрели на них каждый по-своему.

Подробности полемики и самый редкий портрет Булгакова

18 октября, 2012

Защищено:

Filed under: Uncategorized — Метки: , — Записки старушки Мадикен @ 16:04

Это содержимое защищено паролем. Для его просмотра введите, пожалуйста, пароль:

10 октября, 2012

Зима в душе

Filed under: Uncategorized — Метки: , , , , — Записки старушки Мадикен @ 07:46

Наверное, этот рассказ можно считать продолжением вот этого рассказа
Сегодня 10 октября — день психического здоровья. Этот день психические больные считают своим. У нас в центре всегда был концерт, который они готовили своими силами.

Итак…

«Теперь я буду писать о зиме…»
Есенин из разговора с Наседкиным

Не прошло и ста лет с тех пор, как Софья Андреевна Толстая уехала в Ясную Поляну и покинула уютную и не очень любимую усадьбу в Хамовниках. А уже в 1925 году у соседних с усадьбой ворот клиники оказалась ее внучка – Софья Андреевна Толстая-Есенина.

(more…)

9 октября, 2012

В 1920 ей исполнилось 28 лет…

Filed under: Uncategorized — Метки: , , , — Записки старушки Мадикен @ 07:49

Самый пронзительный рассказ про Цветаеву, наверное, у Федора Степуна:

Осенью 1921-го года мы шли с Цветаевой вниз по Тверскому бульвару. На ней было легкое затрапезное платье, в котором она, вероятно, и спала. Мужественно шагая по песку босыми ногами, она просто и точно рассказывала об ужасе своей нищей, неустроенной жизни, о трудностях как-нибудь прокормить своих двух дочерей.

Мне было страшно слушать ее, но ей было не странно рассказывать: она верила, что в Москве царствует не только Ленин в Кремле, но и Пушкин у Страстного монастыря. «О, с Пушкиным ничто не страшно».
Идя со мною к Никитским воротам, она благодарно чувствовала за собою его печально опущенные, благословляющие взоры.

Даже и зимой, несмотря на голод и холод, она ночи напролет читала и писала стихи. … В мансарде 5 градусов Реомюра (маленькая печурка, так называемая «буржуйка», топится не дровами, а всяким мусором, иной раз и старыми рукописями).
Марина, накинув рваную леопардовую шубенку, сидит с ногами на диване; в черной от сажи руке какая-нибудь заветная книжка, страницы которой еле освещены дрожащим светом ночника…

Как она встречала свой 28-й, 29-й день рождения. Помнила ли о нем? Как она, дочь Ивана Цветаева, создавшего для Москвы Музей, бродила по темным улицам Города, усеянного лошадиными трупами.

Older Posts »

Блог на WordPress.com.