29 ноября 1924 г. газета «Правда» поместила такое объявление: «В Доме печати. Собеседование о героях „Конной армии» Бабеля, под председательством В.П.Полонского, При участии Буденного. Начало в 8 ½ часов вечера». Объявление повторила «Вечерняя Москва».
Вечеру в Доме печати предшествовала шумная полемика, развернувшаяся в журналах и газетах после публикации рассказов Исаака Бабеля о Первой конной армии Буденного в журнале А.Воронского «Красная новь». Рассказы вызвали настоящий переполох. Переполох среди литераторов был хороший, все хвалили автора, восхищались его необычным языком, яркими образами, сочными красками. Содержание, конечно, пугало, но для 20-х это было не столь шокирующе. В Москве освещение-то включили совсем недавно, а газеты были полны литературными попытками пережить военные ужасы. Рассказы Бабеля понравились.
Не понравились они только самому Семену Буденному, который на беду Бабеля тоже умел читать, и журнал «Красная новь» с попался ему под руку.
В «Конармии» Бабеля совсем не было боев, совсем не было политики. Выстрелы были случайны и никак не отражали политику партии, действия были хаотичны, геройство непоучительно, казаки были безбашенными вояками, которым сам черт не брат. Троцкого и Ленина вспоминали иногда, и были они далеки, как Николай Угодник, и властью обладали примерно такой же.
Буденному больше нравилось, когда страна горланила «Веди ж, Буденный, нас смелее в бой!» и считала его армию – борцами за свободу народа и героями с чистыми руками, а не с ворованными подштанниками, стасканными с умирающих поляков. О еврейских погромах Семен Михайлович тоже вспоминать не любил, поэтому написала в журнал «Октябрь» статью «Бабизм Бабеля из Красной нови».
Будучи от природы мелкотравчатым и идеологически чуждым нам, он не заметил ее гигантского размаха борьбы.
Гражданин Бабель рассказывает нам про Конную Армию бабьи сплетни, роется в бабьем барахле-белье, с ужасом по-бабьи рассказывает о том, что голодный красноармеец где-то взял буханку хлеба и курицу; выдумывает небылицы, обливает грязью лучших командиров-коммунистов, фантазирует и просто лжет.
Буденный был просто в ярости от того, что «Гр. Бабель не мог видеть величайших сотрясений классовой борьбы, она ему была чуждой, противной, но зато он видит со страстью больного садиста трясущиеся груди выдуманной им казачки, голые ляжки и т.д. Он смотрит на мир, «как на луг, по которому ходят голые бабы, жеребцы и кобылы«».
Эвона как его вштырило-то…
Надо сказать, что «размах» Бабель как раз заметил, только вот классовой борьбой оправдывать его не стал. И прав был Буденных, не был Бабель ни «диалектиком», ни «марскистом-художником», а был просто хорошим писателем.
К счастью Бабеля, это были 20-е, и «мелкотравчатый» и «идеологически чуждый» еще не были смертным приговором, а были предметом для споров. Спорить с Буденным взялся Горький. Он заявил, что «Буденный оценивает творчество Бабеля с высоты кавалерийского седла» и намекнул яростному командарму, что «для правильной и полезной критики необходимо, чтобы критик был или культурно выше литератора, или, – по крайней мере, – стоял на одном уровне культуры с ним».
В отличии от Буденного, Горький помнил и еврейские погромы и грабеж. О них он писал на протяжении нескольких месяцев в «Вестнике Литературы» в самом начале 20-х, их пытался остановить, забросив писательство.
На этом пике и решено было провести вечер в Доме Печати.
Диспут поручили провести Дмитрию Фурманову, автору «Чапаева», который страстей не вызывал, а ведь тоже был про гражданскую войну. Значит, можно писать и по-другому…
Фурманов должен был сказать вступительное слово. Судя по записям в блокнотах, которые сохранились в архиве бывшего комиссара, он готовился по статье Воронского. Отмечал культурность автора, занимательность, лиричность, а дальше шла критика. То что оправдывал Воронский, подчеркнуто критиковал Фурманов: «нет боев, нет массы, нет подлинных коммунистов, побудительные стимулы мелки».
В статье Воронений писал, что «Бабель любит кровь, мясо, мускулы, румянец…», Фурманов в записях снижает сексуальный подтекст: «Любит здоровье, силу, кровь».
В статье Воронского есть замечательные слова, он пишет, что поскольку Бабель не ставил перед собой задачи давать Конармию в агитационном, «митинговом» духе, то для него вовсе не обязательно изображать ее участников в героическом виде.
Пройдет еще пять лет, и уже нельзя будет писать без агитационного «митингового» духа, вся литература подомнется под политику, станет ее рабой.
В 1924 году еще можно было дискутировать…
Во время диспута Фурманов делает пометки в блокноте. Из них становится ясным, что Буденный на диспут не пришел. Не было и Бабеля.
Конспект Фурманова представляет собой рукопись, состоящую из семи листков, вырванных из блокнота, с карандашными записями, помеченными римскими и арабскими цифрами. Свое выступление Фурманов планировал закончить идеей, что Бабеля «надо вести за собой», типа «большой мастер, но требует поддержки».
Дальше длинный список, выступали Воронский, Сейфулина, Шкловский, Лелевич. Фурманов записал за всеми (я не буду перепечатывать все 30 пунктов):
«Собрание 29 ноября в Доме печати»:
Сначала спорили об оценке Бабеля
1. Помогает ли Бабель обществу?
2. Хорошего не надо говорить об Армии — это все знают. (А дурное разве не знают?).
5. Бабель, может быть, «пропустил» положительные стороны «Конармии».
Ему нечего сказать, потому и ругается.
Потом досталось и Фурманову, он все записал:
9. Тощие -мыслишки тов. Фурманова не дают пищи спору. (Но у меня было введение, меня безответственно Воронский может назвать медным лбом, Буденного — нет.)
12. Шкловский: бывают писатели вредные, но хорошие.
Вот люблю я Шкловского, всегда точно скажет (потом, правда, передумает и возьмет слова обратно, но он-то знает, что написанное уже не забудется).
Дальше замечательные мысли о том, что не надо трогать Бабеля. Я согласна:
13. Вы пишете плохо (т. е. МАПП, потому что выпрямляете).
16. Лежнев: так «выпрямляя» линию Бабеля — можно его угробить.
29. Воронский: если Бабеля будут править напостовцы — его погубят вовсе.
(Напостовцы – это еще одно течение, они потом войдут в ассоциацию пролетарских писателей, а тогда это редакция газеты «На посту». Отсюда и название.)
Потом поговорили о читателях.
17. Бабель не учит — о Конармии.
18. Каждый читатель поймет Бабеля правильно.
20. «Конармию» рабочие и крестьяне не читают, он не настолько популярен
(а это — дефект).
24. Художественное произведение времени революции не может быть контрреволюционным.
Вот это тоже хорошая фраза. Потом уже будет не так.
25. Бабелю нет нужды комментировать себя.
26. Раскольников — против Сейфуллиной. Бабеля не будут читать рабочие и крестьяне.
27. Тарасов-Родионов: на Бабеля влиять можно, он может поддаться!
28. Полонский Вячеслав: против точки зрения Шкловского, будто литература не связана с классом.
— Воздействовать на писателя надо примером: пиши сам лучше.
— Не требуйте от Бабеля, чтобы он смотрел глазами пролетариата.
В общем, хорошо поговорили. Заключительное слово опять сказал Фурманов. Надо сказать, что Бабель и Фурманов потом очень подружились, переписывались, советовались. В 1926 году «Конармия» вышла отдельной книгой. «Что я видел у Буденного, то и дал, — писал Бабель Фурманову. – Вижу, что не дал я там вовсе полит-работника, не дал вообще многого о Красной Армии, дам, если сумею, дальше». Не сумел. Да и не надо было, только хуже бы сделал. Времена менялись.
Фурманов умер в 1926 году, он, как и его командир Чапаев, вовремя ушел.
На первом съезде писателей Бабель пытается каяться и призывает писать «как Сталин». Буденный сидит в засаде, пока жив Горький, он выжидает.
Бабеля расстреляли в 1940 году. Уже не было Фурманова, не было Горького. Умерли или погибли участники диспута 1924 года. Расстрелян Раскольников, по льду Финского залива ушел Шкловский. Умер Полонский. «Конармию» запретили к печати. Только в 1955 году она вновь будет реабилитирована. И в книге В.Липатова «И это все о нем», мечтатель и правдолюб Женька Столетов любил читать его «Конармию» и жизнь ему представлялась тем же лугом, на «котором пасутся женщины и кони». У Столетова они именно паслись, а не ходили, как у Бабеля.
Записки старушки Мадикен 